"КОММЕРСАНТ-DAILY"(Москва) №48 , 9 апреля 1997г.  
Ольга ХРУСТАЛЁВА "Сэконд-хэнд" как зеркало петербургской революции"

          В петербургском театре "Русская антреприза" имени Андрея Миронова прошли премьерные спектакли "Сэконд-хэнд" театрального товарищества "Комик-трест". Постановка режиссёра Вадима Фиссона в оформлении художника Бориса Петрушанского, соединившая клоунаду, пантомиму и танец с острой психологической акцентировкой ролей, обещает стать одним из главных событий театрального сезона Петербурга.
          Поначалу ничто не предвещало хорошего. Во-первых, двое из создателей спектакля — режиссёр Вадим Фиссон и актриса Наталия Фиссон, они же — театральное товарищество "Комик-трест", давно в Петербурге не были.
Фиссоны провели год в Германии, работая по контракту в европейском шоу "Pomp Duck and Circumstance", объединившем театр, ресторан и цирк. К тому же, возвратившись, не ринулись сразу в бой, еще неся на себе отблески европейского успеха и динамичность ежедневного шоу. Некоторое время они осматривались, периодически отправляясь в Европу на клоунские мастер-классы. Потом почти год просидели в лаборатории, готовя себя и двух других актёров к спектаклю. За это время, надо заметить, театральную чету несколько подзабыла не только публика, но и профессионалы. Хотя их первый спектакль, поставленный до отъезда, "Чушь во фраке" — "кабаретное представление в стиле тет-а-тет" — был признан лучшей постановкой года (вместе с "Бесами" Малого драматического театра режиссёра Льва Додина). Сделать так, чтобы второй спектакль был на уровне первой удачи, казалось почти невозможным.
Любимый город
          Новая постановка затронула одну из самых болезненных и нервных для города тем. Всё в Петербурге сейчас остро переживает своё явное обнищание по сравнению с невиданным расцветом Москвы, отдаваясь прощанию с созданным мифом. Петербург так долго называли городом с областной судьбой, что это нехотя, но признали, сохранив в глубине души амбициозную, надрывную веру в него, как в духовный центр отчизны.
          Внешняя жизнь этому явно противоречит. Маленькие зарплаты и притеснения со стороны властей, взваливших на петербуржцев эксперимент с удвоением квартплаты. Общий вид города, по-прежнему прекрасный ночью (будь она хоть белой, хоть свинцовосерой), при дневном свете оставляет желать много и много лучшего.
          Дух города бьётся между молотом претензий и наковальней амбиций, замирая только в одном месте: на театральной площади в виду неумирающего Мариинского театра. Там имперская стать жива и поныне, ошеломляя перечнем прима-балерин и оперой, преодолевшей высоту европейской планки. Остальной Питер запоздало грезит о былом величии.
          В Петербурге больше не увидишь роскошного городского сумасшедшего, шествующего по Невскому в чёрном лоснящемся фраке с бумажной орхидеей в петлице и раскланивающегося со встречными интуристовскими автобусами. Никогда больше в вечернем троллейбусе не упрекнет пьяный брезгливо отстранившегося пассажира: "А Достоевского ты так и не понял".
          Одна российская журналистка, последние годы работающая в Италии, заметила после месяца, проведённого в отечестве, что в Воронеже все рассказываемые истории заканчиваются фразой "и он спился", в Москве — "и он разбогател", а в Петербурге — "и он сошёл с ума"... В Питере уместно прибедняться, быть несчастным, придавленным и пришибленным жизнью. "Мы, конечно, бедные, но гордые. Бедные, но честные. Нищие, но духовные".  
          Нам так надо. Надо так. Зевать в филармонии, умирать от скуки в очень культурных театрах, глотать спёртый воздух обязательных интеллектуальных бдений. Так надо, потому что мы — петербуржцы. Потому что как же иначе нам быть бедными и гордыми? Кто же иначе эту нашу неизбывную духовность заметит?
"Сэконд-хэнд"
          Наглое и, как утверждает композитор Александр Журбин, крайне опасное для театрального спектакля название отвечает его содержанию впрямую.
          Три персонажа, три клоуна, три маски — мечтательный интеллектуал, решительный истерик и милитаризованная madame—люди подполья, обитатели дна, дети подземелья. Их жизнь разворачивается в обрамлении картонных стен петербургского "бомжатника". Тема "маленького человека", однако, здесь предстаёт в решительно новом обличье. Возможно, создатели спектакля знакомы с последними исследованиями в области психологии, утверждающими, например, что девяносто процентов клошаров осознанно не желают вставать на путь цивилизованной и добропорядочной жизни. Или авторы интуитивно следуют традиции Марка Твена с его романтическим бомжом — Геккельбери Финном. Во всяком случае "Сэконд-хэнд" без сожаления отбросил набившие оскомину приёмы (в том числе и жанровые) обращения с более чем привычной для российского зрителя темой.
Нынешних обитателей дна категорически не за что жалеть. Напротив, новый "маленький человек" вышел обаятельным, жизнерадостным и неистощимым на выдумки. Пока зал рыдал от смеха и плакал от счастья, герои устраивали показательные бои, вооружившись тампоном "Татрах", двигали взглядом чугунные утюги и превращали старое пальто в эротический аксессуар под звуки голоса Сэм Браун. Здесь, в андерграунде новорусской жизни, происходило, если угодно, воскрешение мифа о русской душе, одухотворяющей всё, к чему бы она ни прикоснулась.
Три персонажа спектакля ассоциировались и с традицией commedia dell'arte, и с блоковским "Балаганчиком". Актёры выражали свои мысли и чувства жестом, танцем и даже классическими балетными па. А их внятная и остроумная речь взрывалась "гэгами" так часто, что этого хватило бы на несколько обычных спектаклей. Немудрено, что публика реагировала бодро и открыто. Ей наконец-то весело и добродушно, без трагического залома рук и апокалиптических пророчеств объясняли, что жизнь есть жизнь, в какие бы одежды она ни рядилась. Что человек способен остаться человеком, в какое бы подполье его судьба ни занесла. Что "маленький человек" — это звучит гордо, в конце концов.
Актёры
          В спектакле есть и пронзительность. Без неё "гэги", розыгрыши и россыпь изобретательно придуманных номеров не вышли бы за рамки развлекательного жанра. Есть и острая психологическая наблюдательность, без которой маски не обрели бы к финалу трогательность человеческих лиц.
          Зацикленного исключительно на себе, любимом, истерика (Игорь Сладкевич), оказывается, способно беспокоить самочувствие других. Отмороженно-медлительный интеллектуал (Николай Кычёв) обнаруживает недюжинный темперамент и прямотаки дионисийскую страсть к танцу. А потерявшая признаки пола милитаризованная особа (Наталия Фиссон) временами заставляет зал замирать от нежнейшего трепета. Впрочем, Наталия Фиссон получила приз как лучшая актриса на Фестивале балтийских стран ещё за спектакль "Чушь во фраке". С тех пор её клоунское и актёрское мастерство приобрело отточенность. Но и два её партнёра — Николай Кычёв и Игорь Сладкевич, до сих пор мало известные петербургскому зрителю, этот уровень держат обаятельно и достойно.
Кода
          По "Сэконд-хэнду", как по лакмусовой бумажке, опускаемой в психофизику зрителя, можно судить о его (зрителя) душевном состоянии. Спектакль — своеобразный тест на психологическое здоровье. Добавить к этому можно лишь то, что любимый город теперь действительно может спать спокойно. Невидимая революция уже началась.

"ЭКРАН И СЦЕНА" (Москва) - №9 (373), 6 марта 1997 г.  
Елена АЛЕКСЕЕВА Чух-пух, ам-ам и цыпа

          Действие нового спектакля режиссёра Вадима Фиссона ("Комик-трест") происходит на родной нашей помойке. Не пугайтесь! И сразу отбросьте за ненадобностью параллели с "О, счастливые дни!" и с нашими матершинниками-чернушниками. Ничего ужасного вы не увидите и не услышите. Тем более, что вербальная сторона спектакля "Сэконд хэнд" исчерпывается выражениями "чух-пух", "ам-ам" и "цыпа".
          Это смешной клоунский спектакль в традиции "Лицедеев", но с собственной философией и оригинальными персонажами-масками. Мир, в котором они живут, построен из картонных коробок. Он обжит, в нём имеются (благодаря усилиям художника Бориса Петрушанского) если не окна, то форточки, если не двери, то воротики. Этот мир полон неожиданностей: никогда не знаешь, что чем отзовётся, откуда что вылетит и что где найдёшь. Персонажи заняты, можно сказать, обустройством этого мира (так же, как мы всё время обустраиваем свою малую и большую родину). И к финалу им удаётся кое-что изменить и даже, преодолев известную изолированность, прорваться в большой мир. Хотя неясно, зачем этим бедолагам - трём недотёпам, которых изображают Наталия Фиссон, Николай Кычёв и Игорь Сладкевич,- планетарный масштаб.
          Собственно, что такое "сэконд хэнд" — "вторые руки", как не уценённая вещь, вышедшая из моды, но питающая надежду на успех? Одна из линий спектакля - пародийная. В качестве вторсырья здесь предстаёт искусство современников - от героев шоу-бизнеса до актёров театра Виктюка, от мастеров двигать предметы взглядом, до балетных принцев. Ирония "Комик-треста" по-клоунски добрая, никого не обличая и не разоблачая, Фиссоны & Ко. и над собою посмеяться готовы. Пародия- это ведь тоже сэконд хэнд. Пересмешники кривое зеркало, а значит - второй сорт, некондиция.
         Несмотря на то, что Слава Полунин работает в Лондоне, а "Лицедеи" ушли в подполье, из которого редко выходят, заветы клоун-мим-искусства живут и побеждают. Но и у "Лицедеев", и у полунинской "Академии дураков" всегда были проблемы с клоунессами. Даже фестиваль "Бабы дуры" не дал ответа на вопрос: как быть с ними? Женские маски лучше удаются мужчинам, недаром возникли "Железные бабки". В "Сэконд хэнде" главную партию ведёт Наталия Фиссон. Её героиня -бесполое существо, в немыслимом каком-то шлеме, в мальчиковом пальтишке, с ухватками киношного мутанта. Многие из поклонников актрисы сердятся на режиссёра именно из-за того, что он превратил красавицу в чудовище. Но истинное лицо Наташи нет-нет да и выглянет из-за маски уродца: то, прихорашиваясь, она выпустит из-под шлема огненно-рыжие хвостики волос, то вылетит на сцену в клеёнчато-прозрачном откутюрном фраке, то, найдя на помойке косметичку с помадой и зеркальцем, неумело что-то нарисует вокруг рта, то блестящую серёжку к шлему приладит. Ближе к финалу она отчасти восстановит былую женственность: вынет из карманов и выбросит в мусорный бачок целый арсенал (от пистолета до бомбы), сменит шлем на некое подобие беретика. Вслед за ней преобразится ещё один персонаж спектакля утюг, подчиняющийся гипнотическому взгляду экстрасенса Коли Кычёва, он выйдет на сцену, обзаведясь семьёй, тройкой маленьких утюжат. Режиссёр как бы выстраивает в спектакле целую систему кривых зеркал: один герой отражается в зеркале, другой передразнивает уже зеркало, третий пытается подражать уже совершенно искаженному изображению.
          Обустройство "малой родины" ведётся героями "Сэконд хэнда" по клоунским законам. Маски, перевертыши, двойной смысл вещей и понятий. Ассоциаций возникает множество. От "Весёлых ребят" до "Зайка моя". От фильмов Лопушанского до японского "Голого острова". От "Голубых гор" до додинской "Клаустрофобии". Как тут ни вспомнить шекспировскую формулировку: "актёры -краткий обзор нашего времени. Лучше иметь скверную надпись на гробнице, нежели дурной их отзыв при жизни". Критический взгляд на современное искусство в данном случае почти гамлетовская рефлексия. Клоуны не принимают массовую культуру, иронизируют и над своими вчерашними масками.
          Особенно неожиданно это выглядит в зале "Русской антрепризы имени Андрея Миронова". Рудольф Фурманов, пригласивший "Комик-трест" под свою крышу, человек старомодный, по натуре не разрушитель и не ниспровергатель. Он не ожидал, что на этой сцене родится столь дерзкий спектакль. Надеялся на вторую серию милой "Чуши во фраке". И вдруг - такой пассаж! Рядом с вечером мелодекламации Игоря Дмитриева и "Любовными письмами" в исполнении Андрея Толубеева и Екатерины Марусяк "Сэконд хэнд" выглядит беспризорником, прорвавшимся на презентацию мехов и бриллиантов.
          Среда, в которой Фиссон & Ко. чувствовали бы себя естественно, - это "Лицедеи" и "Дерево" (затерявшееся где-то в Италии), это Митьки и "Аукционъ". Ещё года два назад "Балтийский дом" умудрялся проводить фестивали неформального искусства. Сейчас от андеграунда шарахаются, как от чумы. Предпочитают что-нибудь более безобидное, сменившее кожаный пиджак на фрак или смокинг. Однако, согласитесь, белые фраки не слишком прилежно обозревают наше время. Поэтому вся надежда на кривое зеркало и сэконд хэнд.

"ЧАС ПИК" (С.-Петербург) №70(799) 15 мая 1997г.  
Ирина ТЕРЕНТЬЕВА Клоунстрофобия.

          Иной артист гораздо более интересен и ярок в реальной жизни, нежели на подмостках. А иногда наоборот. Наталия Фиссон с редкой органичностью сочетает в себе то и другое. Хочется снять шляпу перед неотразимой женственностью и истинным мужеством (к примеру, после операции на мениске в сентябре 1996 года она уже зимой репетировала рискованные трюки к премьере «Сэконд хэнд», которая состоялась 10 января 1997 года).
          Так вот об этом спектакле. Это та самая капля воды, которая отражает нашу жизнь, современную театральную эстетику, а также высвечивает истоки жанра, который я бы назвала словом «фьюжн» сплавом театральной клоунады, пантомимы, абсурда, канкана, по определению режиссера-постановщика Вадима Фиссона — «клоунстрофобии».
          Картонные коробки на сцене, увеличиваясь в размерах, образуют коробку самой сцены — метафору свалки. Где-то наверху, далеко у горизонта — силуэты небоскребов и зданий из другого измерения. А здесь, в яме, — три обитателя: Она — Шлема (Наталия Фиссон), Жучок (Игорь Сладкевич) и Киса (Николай Кычёв). Живут, радуются и тужат о своем.
          У Кисы постепенно открываются способности к телепатии, телекинезу, балету, большим и светлым чувствам. Он в своих очках 20Д, нелепых калошах, в постоянной заторможенности — на грани гениальности и идиотизма.
          Остроносый Жучок — истеричный и гиперактивный прохиндей.
          Она — экстремистка-террористка, вечный «пацанёнок» с драматично сдвинутыми домиком бровями и сурово сомкнутым ртом. На всклокоченной голове — драный авиашлем. Трогательно-хрупкая фигурка в мешковатом комбинезоне и в старом пальтишке, карманы которого набиты пистолетами, бомбами и прочими снарядами. Что у нее на уме — видно по смешному и яркому эпизоду, когда она обнаруживает среди мусора коробку «Татрах» с одним тампоном. Шлема в смятении силится понять: «Что это?!» Сцена сыграна виртуозно: героиня предполагает в запакованной находке то сигару, то градусник, то леденец, на худой конец — новый тип оружия. Кульминация сцены сопровождается-таки мощным взрывом неизвестного происхождения.
          Способ существования героев «Сэконд хэнд» — мистический и абсурдный. Он обусловлен самой средой обитания. Декорации создал известный художник-постановщик Борис Петрушанский. Каждый квадратный метр всех картонных граней сценического пространства заряжен предметами особого назначения. Все пронизано входами-выходами прихотливых конфигураций. Справа — диковинная машинерия мистического свойства, здесь и там — оконца, разрезы, норки... Брошенная в дыру слева бутылка, стуча, выпрыгивает назад в непредсказуемом месте. Из-под неприметного козырька вдруг выпадает чья-то безжизненная рука. Утюги ездят по сцене целыми стаями, успевая по ходу действия расплодиться. Обычная коробка с торчащей палкой раскрывается подобно зонту и защищает от дождя. А на батарее водяного отопления Киса виртуозно исполняет партию баяна. Когда в конце спектакля на сцену вываливается очередная лавина мусорных коробок, в наступившей затем темноте и тишине вверху начинает светиться рекламная неоновая паутина далекого города. Словно звезды в ночном небе. Публика в зале в этот момент просто ахает, настолько красиво сделано.
          В одном из самых важных эпизодов спектакля Жучок велит Кисе продемонстрировать свою телепатию на Шлеме. Та с тяжелыми подозрениями в душе все-таки соглашается. Во время сеанса вдруг возникает чудесная мелодия, атмосфера становится колдовской и зыбкой. Шлема, как-то по-особенному сверкнув глазами, с неожиданно грациозной пластикой начинает танцевать с Кисой... Позже, когда Шлемино наваждение повторяется, — надо видеть, как зрительницы в зале буквально впиваются глазами в сцену стриптиза! Наталия в импровизированном танце, с вдохновенным лицом и пронзительным загораживающим взором, снимает всего лишь пальто (но таким способом, за овладение которым многие бы отдали полжизни!).
          Героиня в какой-то драматический момент, просветлев разумом, бросает в урну все свои бомбы, пистолеты, пулеметные ленты, а потом и саму себя, прежнюю, залезая ногами в то же ведро. Она учится смотреть на себя в зеркало, пользоваться помадой (как комичен её ужас от результата!), дарить подарки. Здесь достигается сильнейший эффект театральной психотерапии, обращение через метафору прямо к подсознанию зрительниц: ведь это и про вас, про вас...
          Много классных моментов в спектакле, из-за которых благодарно смеется публика и в конце не хочет уходить, отхлопав все ладоши. Канкан в перьях и затяжные, подчеркнуто стеснительные поклоны актёров... Увы, невозможно все описать. В многочисленных предыдущих статьях, посвящённых творчеству Наталии Фиссон, разные авторы сравнивали её с Джульеттой Мазиной, Лайзой Минелли, гуттаперчевой девочкой и Джинджер (которая с Фредом).
          Н. Фиссон присущи комичность и обаяние — редко встречающееся у женщин сочетание, которое является необходимым условием настоящего таланта. Вспомните, например, Фаину Раневскую. Глядя на работу Н. Фиссон, вспоминаешь девиз Фаины Георгиевны: «Священнодействуй или убирайся!». В спектакле «Сэконд хэнд» Наталия убедительно демонстрирует способность глубоко входить в актёрское «изменённое состояние сознания» и увлекать за собой зрителей в страну под названием «Театр».

"КЛАССИКА" (С.-Петербург) апрель 1997 
Елизавета ТИТАНЯН После премьеры

          Не знаю, читатель, случайно ты попал на спектакль, или давно ждал его, но уверена, что именно тебя я видела на премьере "Сэконд хэнда" театрального товарищества "Комик-Трест" в "Русской антрепризе". Помнишь, ты еще придержал дверь для меня на входе, а я так летела, что не успела и поблагодарить. Извини, пожалуйста. Потом я еще мельком заметила, как ты в фойе беззвучно подпеваешь мироновской песенке, из тех, что всегда звучат там (театр-то имени Андрея Миронова). И еще я видела, как ты самозабвенно хлопал в конце спектакля и все оглядывался ревниво на зал так ли все рады и растроганы, как ты, не надо ли кому чего растолковать?..
          "Сэконд хэнд" это вторая большая работа режиссера Вадима Фиссона "со товарищи". Первая легкомысленно-кокетливое представление "Чушь во фраке", хоть тому и около пяти лет, до сих пор помнится "толпе оголтелых поклонников", по меткому выражению известного в городе театрального критика. Теперь же логика жизни или противостояние ей породило действо в жанре "чёрной клоунады" или как означили его авторы "клоунстрофобии".
В спектакле заняты трое: полюбившаяся "во фраке" Наталия Фиссон и двое её новых партнеров - Николай Кычёв и Игорь Сладкевич. Нет теперь фраков, нет того искромётного и лукавого веселья, того кафешантанного галопирующего ритма. А есть неприкаянная троица где-то на обочине бытия, на узкой полоске жизни между безумием и смертью; бесформенные одежонки с чужого явно плеча, убогий трущобный быт. Но это видим мы, зрители, сами же герои истово и самозабвенно цепляются за жизнь, друг за друга, за волосы, вытаскивая себя из болота тоски и одиночества, с фанатическим упорством пытаются противостоять серому фону вокруг, не слиться с ним.
          Мне кажется, самое трудное в организации зрительного сценического пространства это создание активной, "играющей", враждебной или дружественной среды. Это удалось художнику спектакля Борису Петрушанскому. Он, с присущей ему лаконичной точностью решил спектакль, смело обнажив метафору "один, как в пустыне" все пространство стены сверху, снизу, сбоку одного и того же мертвенного песчаного цвета картонной тары, оживляемого лишь редкой яркой надписью из другой, "красивой" жизни.
         В.Фиссону удалось невероятное: создать плотную повествовательную ткань там, где произнесенные слова, да и те почти междометия, можно пересчитать по пальцам одной руки. Крошечные истории следуют одна за другой: Мячик, Яйцо, Утюг, Пистолет, Баян, перетекают одни в другую, такие простые, наивные и бессловные, а за ними сегодняшние беды и проблемы: Бедность, Насилие, Отчаяние, Абсурд, но и эти грустные реалии не конечны, сквозь них проглядывают Мечты, Надежды, Понимание...
          Из всего сказанного "в рифму" я открыла когда-то для себя как главные эти слова:
"...старая птица и мёртвый куст соприкасаясь, рождают хруст, и если это принять всерьез, это апофеоз."
Так вот, жизнь героев "Сэконд хэнда" теплится и пульсирует в зоне этого соприкосновения, балансируя на грани. И "затерянная посреди мирового порядка" компания без лени и устали учится друг у друга.
          Самое важное, что состоялось в спектакле - это атмосфера тепла и любования, соединяющая троих на сцене, несмотря на взаимные насмешки, мелкие подлянки, наивные хитрости и "коварные" обманы. Герои как бы шутя теребят нас и бередят: "Полюбите-ка нас таких, в серых тряпочках б/у, нелепом гриме; без фраков, манишек, блеска и фейерверков. Самое смешное так оно и выходит, дурацкая клоунская троица влюбляет в себя зрителя как завзятый сердцеед в первые же полчаса. И не в том дело, что в спектакле не к чему придраться, конечно же, есть. Но не это мне сейчас важно. А что важно? Будь то человек, будь то спектакль или даже пейзаж, он должен поразить, расположить к себе, заинтересовать, удивить. После этого его можно наряжать, обучать, облагораживать и украшать до бесконечности и совершенства.
          В спектакле несколько отдельных условных тем, линий: творчества, мастерства; приспособления себя к миру и мира к себе; тема соперничества; тема поиска равновесия между реальным и иллюзорным.
          Игорь и Николай свободно ведут свои партии как бы Рыжего и Белого, Арлекина и Пьеро, лепят характеры и повадки своих персонажей, но при этом тонко и деликатно оттеняют партию Наташи, от чего выигрывают и персонажи, и сами актеры. Хорошо, что вся жизнь клоунов со свалки не завершена каким-нибудь победным превращением лягушки в блистательную царевну. Слава Богу, ни локонов, ни диадем, ни златокудрых младенцев в финале нет и в помине. Но мы успели разглядеть все, что было, и додумать то, чего не было: за улыбкой так и не выкатившиеся слезинки, за старым тряпьем и юным телом вечную душу.
Такая вот получилась история "из вторых рук". Да не оскудеют они...

"ВЕЧЕРНИЙ ЧЕЛЯБИНСК"(Челябинск) 29 декабря 1997 года  
Театральный фестиваль Камерата-Транзит'97 "Клоунстрофобия" или Балет нищих

          В афише "Камераты" обязательно присутствует пластический спектакль — будь то монотеатр Хорты ван Хойе, петербургский ансамбль "Фарсы" или гость нынешнего фестиваля — "Комик-Трест" из того же Санкт-Петербурга, города, славного своими клоунско-лицедейскими традициями.
          И надо сказать, что Наталия Фиссон, Игорь Сладкевич и Николай Кычёв подтвердили по-настоящему высокий столичный класс, устроив в заключительный день фестиваля потрясающий театральный фейерверк — искрящиеся юмором клоунские номера, лиричные и слегка грустные пантомимические сцены, пластические пародии. Впрочем, жанровые определения тому, что происходило на сцене, дать было трудно — представление завораживало, заставляло зал взрываться аплодисментами, смехом...
          Три трогательных персонажа, живущих на странно комфортабельной помойке с потрясающе чистыми коробками, урнами, трубами и т.д., сумели завоевать сердца челябинской фестивальной публики. Их превращение из персонажей петербургского "дна" в "звёзд" эстрады, волшебников и солистов большого балета происходило мгновенно, их пластическая подготовка впечатляла присутствующих в зале хореографов и балетмейстеров, их репризы в ответ на крики "браво" рождали новую бурю восторга. Словом, достойный получился финал у театрального марафона.